декабрь : 10.12.03 Писатели о Солженицыне Купить книги Украина

1. Ваше любимое произведение С олженицына?
2. Главное произведение Солженицына?
3. Когда и при каких обстоятельствах вы читали Солженицына первый и последний раз?
4. Оказал ли Солженицын влияние лично на вас и если да, то какое?
5. Кто (или что) грядет за Солженицыным?

Игорь ЗОЛОТУССКИЙ, критик, литературовед:
1. «Один день Ивана Денисовича».
2. «Архипелаг ГУЛАГ».
3. Первый раз – в Хабаровске как подписчик журнала «Новый мир». Последний раз тоже в «Новом мире» – статья о Гроссмане.
4. Человеческое – да. Преподал урок мужества.
5. Насчет того, кто грядет - не знаю. Но направление, представленное в современной русской литературе Солженицыным, не умрет. Иначе мы перестанем быть русскими.

Леонид БОРОДИН, прозаик, главный редактор журнала «Москва»:
1. Одного такого произведения нет, в разные времена – разные. Я все время перечитываю Солженицына, иногда – отдельные главы.
2. «Красное колесо».
3. Первый – «Один день Ивана Денисовича» в 60-х, когда он появился, последний – в «Новом мире», поскольку я слежу за этим журналом.
4. Очень большое. Я у него учился работать.
5. Не знаю. Равной по силе личности на горизонте я не вижу.

Лев АННИНСКИЙ, критик, литературовед:
1. «Матренин двор».
2. «Архипелаг ГУЛАГ».
3. Первый – «Один день Ивана Денисовича» в «Новом мире». Последний – объяснения по поводу источников второго тома еврейской эпопеи. После чего второй том читать расхотелось.
4. Да, и очень сильное. На предмет: выдержу ли, если заметут? Сначала подумал, что не выдержу, потом – что, может быть, выдержу. В Солженицыне есть двужильность, которая заряжает.
5. Что-то абсолютно антисолженицынское.

Дмитрий ГАЛКОВСКИЙ, писатель, философ:
1. «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг ГУЛАГ».
2. То же самое.
3. Первый раз я услышал о Солженицыне от отца в 13 лет. Я нашел на кухне за батареей старый номер «Нового мира». Половина журнала была оторвана, не было и обложки. Первые страницы были забрызганы масляной краской. Я хотел грязные страницы выбросить в мусорное ведро, а отец вырвал их у меня из рук, засунул обратно за батарею и запретил трогать. Это был «Один день Ивана Денисовича». Читать я не стал, но запомнил странную фразу из разговора отца с другом:
– Эта вещь как Библия. Перечитываю, когда совсем плохо, и становится так хорошо, спокойно. Что мы – нам по сравнению с НИМИ жить и жить.

Прочитал я «Один день» позже, когда работал на заводе Лихачева. Мне было семнадцать лет. Я сидел в телогрейке и каске на полу у тепловой завесы Инженерного корпуса, мимо шли хорошо одетые люди, женщины. У меня не было друзей, не было девушки, отец умер. Я ощущал себя «зеком», да, пожалуй, и был им. По душевному одиночеству, депрессии, ночным слёзам, чувству вины перед отцом.

«Архипелаг» я прочитал в 23 года. Так получилось, что именно в это время меня могли выгнать из университета и посадить в тюрьму. Многое я уже знал из мемуаров Надежды Мандельштам, разрозненных номеров «Хроники текущих событий», радиопередач. Но «Архипелаг» дал СУММУ. Это читалось как Основная Книга, как Правда, как завершающий диалог-разоблачение кошмарной антиутопии.

Последнее, что я прочитал у Солженицына, это «Красное колесо» и первый том «Двести лет вместе». «Красное колесо» мне очень не понравилось. Это наиболее слабая вещь Солженицына. Основная ошибка в том, что СССР был глупым обществом и любой здравомыслящий и честный человек мог весомо сказать и указать, «что неправильно» и «как надо». Российская империя была обществом европейского типа, очень сложным и коварным, управляемым высокообразованными профессионалами. И вот так с кондачка, судить: «это неправильно», «это ошибка», «это вы не умеете» – метод провальный. Если какие-то действия профессионалов кажутся глупыми, то, скорее всего, сторонний наблюдатель чего-то в этих действиях не понимает, упустил какую-то важную деталь. Уже первый ход Солженицына – представление сложнейшей стратегической кампании русских войск в Пруссии 14 года как Ворошиловско-будённовской глупости был неверен в принципе.

«Двести лет» мне понравились гораздо больше, по поводу этой работы я в свое время написал статью «80 лет вместо». Это был мой второй дебют после многолетнего молчания в отечественной прессе.

4. Солженицын оказал на меня колоссальное влияние. Я очень благодарен Александру Исаевичу, считаю его единственным великим человеком в современной России, человеком, судьба и нравственный подвиг которого, может быть, так же оправдывает наше проклятое время, как подвиг царя-мученика искупил и оправдал позор «революции» и гражданской войны.

Главное, что среди всеобщего оскотинения и подлости он НА ДЕЛЕ показал, что можно жить иначе. Я уже задумывался: а зачем это всё? Ничего нет: нет любви, нет совести, нет нравственного долга. А Солженицын мне, совсем молодому и неопытному человеку, дал УРОК. «Неправда, всё это ЕСТЬ». В известном смысле я считаю его своим духовным отцом.

5. Мне кажется, Солженицын из русской истории никуда не денется. То есть никуда не уйдет и всегда останется с нами. Скорее уйдут все остальные. Может быть, слабость этого человека и заключается только в том, что некого поставить рядом. Один в поле не воин, «одиночка в поле» всегда комичен, похож на Дон Кихота. Правда, потом время всех умников стирает в пыль, а Дон Кихот остается. Такой добрый Кощей Бессмертный.

Олег ПАВЛОВ, писатель:
1. Человеческое. Иван Денисович Шухов.
2. «Архипелаг ГУЛАГ» – без этой книги у нашего народа больше не было бы истории.
3. «Архипелаг ГУЛАГ». Когда в начале 90-х он печатался главами в «Новом мире». Последнее, что читал, – «Потёмщики света не ищут».
4. Необходимая каждому человеку правда – это память, и она, память, приходила с его книгами.
5. В 1991-м власть не посмела расстрелять свой народ. А в 1993-м расстреливали, зная, что могут выпустить, оставить жить. И свобода наша с этого момента стала какой-то подлой. Эта свобода торгует справедливостью. У нее свои глумливые голоса. Своя склизкая совесть. Когда она Солженицына награждала – он отказался принять ее самую высокую награду. И вот начали вымарывать его имя, еще живого. Не могут дождаться, хочется умертвить. Солженицын последний русский писатель, которому в России верят. А если убить веру в его слово, то писателей и слов таких, которым будут верить, никогда уже не появится.

Алексей ВАРЛАМОВ, писатель:
1. «Бодался теленок с дубом».
2. «Архипелаг ГУЛАГ».
3. В первый раз я прочел Солженицына, когда мне дали растрепанный номер «Роман-газеты» с «Одним днем Ивана Денисовича». Это было в начале 80-х. В последний – неделю назад, читая в «Новом мире» «Угодило зернышко меж двух жерновов».
4. Я прочитал главные книги Солженицына довольно поздно, когда они печатались у нас, и вынес убеждение, что задержка с возвращением его произведений на родину объяснялась противодействием не только партийных функционеров, но еще в большей степени той либеральной волны, которая била через край в конце восьмидесятых. Во всяком случае, прорабы перестройки были заинтересованы в том, чтобы успеть опубликоваться до Солженицына, потому что очень многие книги и публицистические статьи от «Детей Арбата» до Юрия Афанасьева и Коротича оказались бы ненужными, будь у нас раньше опубликован «ГУЛАГ». В Солженицыне было подлинное. Что-то вроде гамбургского счета. И в этом его урок.
5. Говорить, кто грядет за ним, трудно. Но рядом с ним как моральный авторитет для меня безусловно стоит один человек – Леонид Бородин.

Светлана ВАСИЛЕНКО, писатель:
1. «Матренин двор». Думаю, что именно из этого рассказа вышла деревенская проза. Помню свое ощущение во время чтения: будто не рассказ читаю, а полностью в нем присутствую и живу в нем вместе с его героями. И ту страшную ночь, когда Матрена погибает, я помню до сих пор, не как прочитанную мною историю, а как кусок собственной жизни.
2. «Архипелаг ГУЛАГ». Это произведение стоит неприступной скалой посреди современной русской прозы. В нем иногда видят лишь историческую и политическую составляющую. Мне же кажется, что по силе удара (не эстетического, а прямо в сердце) через века он напрямую соотносится с дантовским «Адом».
3. В 18 лет я приехала в Москву и устроилась работать по лимиту почтальоном. В общаге такая же лимитчица, но прошедшая путь от почтальона до замначальницы почтового отделения, по имени Маша Пирожок дала мне на сутки повесть «Од ин день Ивана Денисовича», опубликованную в «Роман-газете». Помню свою оторопь: лагерная жизнь Ивана Денисовича мне показалась очень похожей на нашу лимитную жизнь. Когда возвращала Маше повесть, то на ее вопрос: «Ну как?» – ответила: «Это про нас!». Маша Пирожок, прижав руку к груди, удовлетворенно кивнула. Видимо, я сказала то, о чем она тоже думала. И потом мы с ней, что бы ни случалось, в общаге были заодно, как бы повязанные одной тайной. Последний раз читала Солженицына вчера – «Зернышко» в «Новом мире».
4. Оказал, и самое большое. Писать так, как будто ты не пишешь, живешь внутри текста со своими героями.
5. Проза маленького человека. Если угодно, народная проза. То есть проза тех, кто выжил и кто пытается выжить. Хочется, чтобы те, кто прошел через все испытания ХХ века, написали народную прозу – мемуары и жития.

http://www.lgz.ru

0.010448932647705